Отрывок книги Валентины Пимановой «Кумиры в кадре и за кадром» (Эксмо, 2004 г.). Текст включает как расшифровку беседы телепередачи «Кумиры» с Вячеславом Бутусовым (эфир 2004 г.), так и не вошедшие фрагменты общения.
«Фразу о том, что время эфира, увы, ограничено, телезрители слышат от ведущих по нескольку раз на дню. Это действительно так. А в нашем случае 26 минут передачи должны вместить в себя целую судьбу, а порой и целую эпоху. И очень обидно, когда столько интересного, откровенного и поучительного, к сожалению, остаётся за кадром, минует зрителя.
Вот этим чувством досады, бережностью к истории, стремлением к полноте образа наших героев и объясняется появление этой книги.
В середине восьмидесятых эта музыкальная группа едва ли не в одночасье побила все рекорды популярности, завоевала верхние строчки хит-парадов, заворожила домашние магнитофоны и дискотеки от Прибалтики до Дальнего Востока. И название-то у неё было вопреки традиции не настойчиво-динамичное, как «Машина времени», и не иронично-аббревиатурное, как «ДДТ», скорее изысканно эстетское, будто отголосок «серебряного века», загадочно — «жюльверновское» — «Наутилус Помпилиус».
Вячеслав Бутусов:
Когда в нашем архитектурном институте открылся рок-клуб, все имеющиеся группы должны были там зарегистрироваться. А для этого необходимо было иметь название. Курировал всё это обком ВЛКСМ. Они создали специальную комиссию из журналистов — газетчиков, телевизионщиков, радийщиков. Как только мы принесли одно из первых названий «Али-баба и сорок разбойников», просто так с потолка взятое, нам сразу же сказали, что в вашем, мол, рок-клубе почему-то все берут названия с книжной полки. Решили всем синклитом нам помочь. Вот таким образом родилось название «Наутилус». Исключительно по аналогии с Led Zeppelin, но в том смысле, что своего рода подводная лодка, как мы представляли себе по тем временам в основном, так сказать, читая Жюль Верна. Но дирижабль в воздухе, а подводная лодка под водой. В общем, всех это устроило. Нам разрешили, залитовали, что называется, зарегистрировали коллектив. Латинский язык никак не ассоциировался с пресловутым Западом.
Потом выяснилось, что «Наутилус» уже есть в Москве, Женя Маргулис организовал коллектив «Наутилус». Мы уже относительно известны были, так сказать, в узких кругах и, конечно, первым делом хотели просто переименоваться. Но пытливость Ильи Кормильцева нам этого не позволила сделать. Он откопал в какой-то энциклопедии или в энциклопедическом словаре, что производная Nautilus — это от латинского названия голожаберного моллюска и полностью это произносится, как Nautilus Pompilius, и пишется латинскими буквами. Ну вот, мы его оставили. Уточнили все особенности жизни и размножения этого существа. И это было довольно забавно с учётом того, как мы в дальнейшем оправдывали своё название.
Валентина Пиманова:
Всё это происходило, когда основатель «Наутилуса», автор музыки и многих текстов песен Вячеслав Бутусов уже учился в Свердловском архитектурном институте. А родился он на берегу Енисея, под Красноярском, куда его родители уехали по комсомольской путевке возводить гидроэлектростанцию. Надо ли объяснять раннее пристрастие к гитаре? Тайга, романтика, мечты…
В.Б.: У меня мама работала в крайместпроме и из какой-то командировки привезла куйбышевскую гитару, которая стоила тогда всего 7 рублей 40 копеек. И я начал у своих сверстников обучаться игре. Вся премудрость такого дворового обучения новобранца сводилась к показу: большая каракатица — малая каракатица. Овладев этими основами, дальше уже практически во всех школах, в которых мне удалось побывать, путешествуя по разным городам, я участвовал в разных ансамблях. Мы слушали сначала радиолы, потом у кого-то стали появляться магнитофоны. Навивали антенны, выбрасывали их в форточки и ночами слушали «Голос Америки» и ВВС, переписывали с хрипом и помехами. Обменивались плёнками. В моей коллекции в одном ряду стояли Высоцкий и Deep Purple, Демис Руссос и Pink Floyd. И потом у нас в дворовых беседках всё происходило, как в нынешних клубах, включая и фейс-контроль. Одни люди могли присутствовать непосредственно в беседке, другие лишь в некотором отдалении, третьи — не допускались вовсе. А вожаки проявляли при этом зачатки администраторства и продюсерства. Состязались двор на двор при непременном присутствии девушек.
И в Ханты-Мансийске, и в Свердловске, где я доучивался всего две четверти, и в Красноярске успел это дело захватить, а в Сургуте у нас уже был настоящий бэнд, причем с таким таинственным названием «Big вирус», который не вписывался ни в какие рамки художественной самодеятельности, естественно. Но это такая аббревиатура была из фамилий четырёх участников.
Мы были очень популярны, нам даже морды перестали бить после того, как мы стали играть в нашем спортзале. То есть мы такие были неприкосновенные личности, так что вот сам статус уважения к человеку, который играет на гитаре, да ещё играет, так сказать, в школе, — это был, можно сказать, пропуск в большое будущее.
В.П.: Сколько тогда было на просторах страны таких дворовых и школьных групп, с гордо начертанным на барабане названием и причудливо выпиленными из дерева электрогитарами — славных покорителей актовых залов и «красных уголков»! Их репертуар питали зарубежные радиоволны, редкие новинки ташкентского филиала фирмы «Мелодия» — Beatles, Rolling Stones, Bee Gees. И ещё так называемая «музыка на костях» — самая «крутая», нелегально записываемая прямо на рентгеновских снимках и распространяемая у вокзалов. Уже одним своим видом завораживающая. А с чего начиналось собственное творчество?
В.Б.: Поначалу мы действительно буквально по косточкам разбирали и пели во дворах и «Бременских музыкантов», и Beatles, Rolling Stones, Bee Gees. Первое потрясение для меня было, когда я услышал в исполнении какого-то школьного ансамбля фрагмент из рок-оперы «Иисус Христос — суперзвезда». Вот это меня потрясло, потому что до этого я слышал всё как бы на пленке и для меня это носило такой определенный характер — недостижимый, недостигаемый. И вдруг я увидел, что люди, так сказать, без особого сомнения исполняют такую вещь. Пусть коряво, но по тем временам это не имело совершенно никакого значения. Какой-то энергетический восторг это всё вызывало. А затем уже очень важный момент переломный был, когда мы поняли, что вполне доступным становится уровень сочинительства. Потому что изначально всё строилось на том, что мы «снимали», так называемый термин «съёмка» — это копирование на слух каких-то песен, вот. И вот мы начали сочинять, в том числе писать стихи, музыку. Пусть по каким-то стандартам, но это была такая ступенька к трамплину. И позже мы ощутили радость коллективного творчества.
В.П.: Наверное, строили и какие-то общие планы после окончания школы?
В.Б.: Пределом мечтаний было остаться в Сургуте, играть в ресторане где-нибудь, но родители не смирились бы с этим. Ведь параллельно с обычной школой я учился и в художественной. В общем, папа практически насильственным образом вывез меня из Сургута на вступительные экзамены в Свердловский архитектурный.
В.П.: Чем, сам того не подозревая, способствовал развитию музыкального дарования своего наследника?
В.Б.: Институтский период впервые дал понятие о том, что такое конкуренция. На всех курсах, на всех факультетах были свои коллективы. Но когда начинали отбирать исполнителей для какого-нибудь дурацкого студенческого конкурса художественной самодеятельности, то, в общем-то, обнаруживалось немного желающих. Поскольку там все играли так называемый «запад», а мы параллельно выполняли, так сказать, смежную функцию — «разогревали» студентов на картошке летом и осенью, у нас была практика исполнения всяческих отечественных шлягеров. Таким вот образом угораздило нас попасть в какой-то там конкурс студенческий. После этого точно таким же образом непонятным угораздило попасть и на телевидение.
На базе студенческого клуба у нас была такая переносная студия, которую сооружали местные Кулибины. И нам дали возможность записать там несколько вещей. Для меня это само по себе было магическим явлением, просто какая-то мистика вообще весь этот процесс записи.
В.П.: Судьба будто учитывает стремление капитана «Наутилуса» нырнуть куда-то ниже линии горизонта, в неизведанные глубины. Но Свердловск — город, как известно, не портовый, наклонности и способности молодого архитектора находят своё применение при строительстве метро. Путь многих звезд отечественного рока начинался с «андеграунда». Так получилось, что у вас это понятие носило самый прямой, подземный смысл. К кому вы себя тогда могли отнести: к стихийным бунтарям или проводникам идей?
В.Б.: Эпатировать общество тогда было достаточно модно, это уже была своеобразная тенденция, подготовка к приходу новой степени свободы. У нас народ начал потихоньку «выстраивать рельсы» в сторону каких-то кооперативов, там ещё чего-то. А наши записи распространились по стране с какой-то невероятной скоростью, дошли до Москвы, до центральных средств массовой информации. И в конце концов общим итогом стало приглашение нас в Росконцерт в качестве разогревающего коллектива перед «Машиной времени». А тогда росконцертовские туры были практически непрерывными… Это такая какая-то, я бы сказал, засасывающая гастрольная деятельность, такая оковывающая всю страну. Таким вот образом мы попали в сети российского шоу-бизнеса.
В.П.: Весной 1985 года записывается альбом «Невидимка», в августе 1986-го — «Разлука», с которой, собственно, и начинается шумный успех группы, всесоюзная «наутилусомания». Музыка навсегда уже становится главной профессией для обоих архитекторов-однокурсников Вячеслава Бутусова и Дмитрия Умецкого. За пределы страны вырывается ваша знаменитая песня «Гуд бай, Америка». Кстати, какова история её появления?
В.Б.: Это была одна из тех вещей, в которой напрочь не было никакого «социального протеста». Я написал лирическую песню в модной стилистике «регги», на то время ещё неведомой уральским рокерам. И пародия заключается в том, что в неё заложены ностальгические воспоминания школьного периода, когда мы передавали из рук в руки книги Фенимора Купера про индейцев, смотрели фильмы студии «Дефа» с Гойко Митичем. Но получилось, что в обществе назрело иное восприятие. По-моему, можно было любой текст с таким же успехом притянуть за уши к какому-то социальному протесту. И это произошло, хотя мы совершенно никаких предпочтений этой песне не отдавали и вообще её записали, надо сказать, спустя рукава, потому что мы пользовались такой машинкой, которую взяли в ресторае в аренду на ночь. Это такая клавиша, в которой ритм-бокс и так далее, и тому подобное. Всё это называется preset, нажимаешь одну кнопку — она играет тебе самбу, другую нажимаешь — румбу. И поскольку в наборе этой японской машинки не нашлось понятия «регги», то нам пришлось придумывать что-то такое, что, по-нашему, ну, не менее экзотичное должно было быть. Включили какую-то румбу, которая нас и потрясла количеством перкуссии.
У меня по отношению к этой песне был такой период, когда я её просто тихо ненавидел. А потом прошло время, и я смирился с этим. Стал к ней относиться, как к инструменту любимому, без которого невозможно моё ремесло, моя деятельность.
В.П.: Согласитесь, довольно неожиданное признание, даже рискованное для имиджа популярного автора. Или для вас вообще характерна некоторая непредсказуемость в словах и поступках. Иронично относясь к моде на эпатаж публики, сами вы непрестанно играете на нервах поклонников. На пике славы в ноябре 1988 года официально распускаете группу, затем возобновляете сотрудничество с ранее ушедшим Умецким. Спустя год снова расходитесь, собираете свежий состав «Наутилуса». Выходит новый альбом «Родившийся в эту ночь». И начинаются новые гастроли, новые искания?
В.Б.: Нет, искания закончились на этом. Начались размышления на тему того, вообще нужно ли это, и если нужно, то в каком виде, и если уж идёшь на это, то нужно идти с определённым выражением лица и уже не на интуитивном и подсознательном уровне, а на глубоко сознательном.
Три года мог себе позволить отсиживаться в берлоге, а потом пришёл к выводу, что раз уж у меня не хватает смелости круто повернуть свою деятельность в какую-то другую область и стихию, то, значит, я должен всё делать целенаправленно, сознательно и с определенной долей ответственности. Вот, собственно, к такому выводу я и пришёл, хотя период, так скажем, условной пытливости, он, в общем-то, проявился позднее совершенно в других вещах, параллельных, я имею в виду смежных таких отраслях, там, изобразительное искусство, писательская деятельность.
В.П.: В 1991 году Бутусов женится во второй раз и переезжает в Ленинград. В том же году у него появляется вторая дочь Ксения и снова именно в последний день июля, как за 11 лет до этого и старшая Анна. Но когда речь заходит о делах сердечных и семейных, как правило, капитан «Наутилуса» абсолютно нем.
В.Б.: Нет, посторонних людей, журналистов, фанатов в свою жизнь я впустить в принципе не могу, потому что им там совершенно нечего делать. Это моя жизнь, в общем, и это совершенно другой сценарий, как любят выражаться концептуалисты. Но вот взаимопроникновение неизбежно, одного мира с другим. В общем, это естественно. Если у нас на моральном уровне, на уровне морального кодекса люди это не понимают, значит, это нужно для начала запретить. А когда уже развитие общества достигнет такого уровня, что они сами смогут это осознавать, тогда уже можно. Пожалуйста, под твою ответственность, так сказать, но это уже никому не нужно будет.
В.П.: Прямо скажем, не всякой нынешней прессе понравится такая жизненная позиция рок-звезды, ведь для того, чтобы писать непосредственно о творчестве, нужны некоторые навыки. А если их нет, рождаются печатные версии, например, о том, что Бутусов состоит в какой-то тайной религиозной секте. На самом же деле он считает себя православным, и мечты у него вполне добродушные.
В.Б.: Мне бы очень хотелось, чтобы мы научились восстанавливать всё утерянное, то, что нам даётся с рождения. Соответственно верить в чудеса, это как минимум. Хотя бы убеждаться в том, что любой осуществлённый предмет мечтаний — это уже чудо. Этого в принципе уже достаточно для того, чтобы через некоторое время перейти на другой уровень сознания. А как об этом можно мечтать, это не в моих силах и вообще не в силах отдельно взятого человека. Всему своё время, всему своё место. Можно только подумать о том, что это возможно, и это уже в наше время, в общем, как бы обнадеживает.
В.П.: Вы часто подчеркиваете, что не любите тусовок и вообще тяготитесь многолюдными мероприятиями, постоянно берёте своеобразные тайм-ауты от публичных выступлений. Даже живёте в Санкт-Петербурге на окраине, дабы быть вне зоны гуляний праздных гостей. Что ж, наверное, и это объясняет завидную творческую плодовитость Бутусова. Именно в петербургский период создаются песни, вошедшие в альбомы «Чужая земля», «Титаник», «Крылья», окончательно определившие музыкальный облик группы. Но отшельничество неизбежно зовет к дальнейшим поискам. И потом, тусовки — это ведь неизбежная часть пиара?
В.Б.: Я снял такую однокомнатную мастерскую, в которой можно было сидеть, впадать в задумчивость или вообще не впадать ни во что. Вот я и не ездил ни на концерты, ни на гастроли. Только периодически работал в студии. Но год я отдыхал практически от всей концертной деятельности в любом виде. Потом я уже начал давать слабину и выезжать с концертами под гитару. Это продолжалось два года, но надо сказать, что третий год уже сознательно был проведён под лозунгом создания какого-нибудь фундаментального коллектива. Я выработал для себя определённое представление, как это должно выглядеть. Чтобы меня устроило, чтобы меня не раздирало на части от страданий и самоистязаний, от гипертрофированного самоанализа — в общем, чтобы меня перестала мучить совесть. Так на прагматическом уровне, насколько это для меня вообще возможно, я представил себе то, что сейчас происходит под названием «Ю-Питер».
В эту новую группу были приглашены люди проверенные, хорошо известные и друг другу, и публике: бывший гитарист группы «Кино» Георгий Каспарян, профессор консерватории, универсал из «Аквариума» Олег Сакмаров, барабанщик Евгений Кулаков. И снова новые, интересные и успешные проекты, гастроли, альбомы. Многие почитатели с восторгом отметили и песни «Лабрадор/Гибралтар» и новую версию «Гуд бай, Америка», саундтреки к фильмам «Брат» и «Брат-2».
Это кинематографическая имитация рок-концерта. И я очень благодарен Алексею Балабанову за то, что он меня втянул в это, потому что я упирался как мог и считал для себя неуместным вообще лезть в кинематограф. Потому что у меня нет такой предрасположенности к нему на ментальном уровне и на уровне иммунитета. Но поскольку с Алексеем мы давно были знакомы, я не мог ему отказать. Да и в основном моё участие заключалось в том, что я дал ему разрешение использовать музыку свою, а он уже распорядился ею по своему усмотрению. И ещё я очень благодарен Алексею за то, что я познакомился с Сергеем Бодровым, потому что, я считаю, это был замечательный человек. По времени мы немного с ним общались, но зато стремительно сблизились, условно говоря, на почве истории архитектуры — он писал диссертацию в тот момент.
В.П.: Нетрудно заметить, Вячеслав заметно более коммуникабелен, когда речь заходит о других людях, о многих из них отзывается с уважением, благодарностью, симпатией. О себе же говорит всегда менее охотно, с небрежностью и даже иронией.
В рулетке нашего шоу-бизнеса это могут позволить себе натуры незаурядные. Вот, например, как он отвечает на вопрос о процессе создания песен.
В.Б.: Я не считаю себя композитором в том смысле, что я не научен определённым приемам, я делаю всё на интуитивном уровне. Поэтому я — не композитор, я — просто посредник, передатчик такой. И я не могу себя заставить что-то взять и написать. У меня бывают моменты, когда мне нужно что-то сочинить, и я пытаюсь это высиживать или конструировать, но, в общем, очень редко из этого что-то достойное получается. А бывают моменты, когда некое что-то мелькает в голове, но ты в этот момент не можешь его зафиксировать. Поэтому я пришёл к выводу, что, в общем, это не та вещь, которую обязательно нужно отображать в материальном виде: это есть и есть. Вот есть музыка сфер, и мы к ней можем подключиться, а можем — нет. Совсем не обязательно делать из этого какую-то ярмарку.
